В то лето сорок второго нас часто бросали с одного участка фронта на другой. Нередко случалось так, что мы не успевали даже загнать танк в отрытое укрытие, как раздавалась команда «заводи!», и мы мчались в новый район. Снова – лопа­ты в руки, снова за дело. То была неве­роятно тяжелая работа – выбросить вчетвером вручную около пятидесяти кубов грунта.
Помню, на рассвете наша танковая бригада заняла оборону на опушке ле­са недалеко от деревни Колодезы. Рыть котлован для нашего танка в тот день нам не пришлось.Меня вскоре вызвали к командиру роты.
– Вот что, Смирнов, придется тебе воевать одному,– сказал старший лей­тенант Лепинский, высокий здоровый человек с добродушным лицом.
– Как это? – не понял я.
Не обращая внимания на мое недо­умение, ротный развернул на коленях карту.
– Вот смотри, на восток от нас, на северном берегу Жиздры, большой лес­ной массив. Там, на опушке его, неда­леко от реки, дом лесника, от него лес­ная дорога строго на север, к деревне Алешинке.
Я отыскал на карте маленький прямо­угольничек с рогулькой в верхнем углу – условный знак дома лесника.
– Вижу,– сказал я.
– Вот у этого дома надо выбрать удобную позицию, хорошо укрыть танк и стоять.
Помню, я не обрадовался этой ново­сти. В любом деле быть вместе со своими товарищами предпочтительнее. На вой­не всякое бывает, и уж если что, то на миру, как говорят, и смерть красна. Но приказ надо выполнять независимо от того, нравится ли он тебе.
– Да, чтобы не сбиться, выйди сна­чала вот на эту дорогу, которая идет от Алешинки прямо к дому лесника,– наставлял меня ротный.
Нет, мы не сбились, я хорошо ориен­тировался и читал карту. На рассвете тридцатьчетверка остановилась между большими кустами лещины. Холодные мокрые ветки хлестнули по лицу – я стоял в люке башни. В ушах продолжа­ло гудеть. Осмотрелся: вот развилка дорог у самой опушки леса. Впереди метрах в трехстах в низине поднимался густой белый туман. Там и должна протекать река Жиздра. За ней - противник. А вот и он, дом лесника справа.
Это был сложенный из толстых бревен дом, нижние венцы его вросли в землю. Крытая деревянной дранкой крыша поросла серым лишайником. Но в целом дом выглядел добротным и основатель­ным, видно, ставил его хороший хозяин на долгие годы. Дохнуло как-то вдруг мирной жизнью. Немного поодаль от дома – сарай, за ним – сложенные распиленные дрова, стожок сена, еще не успевшего побуреть, огород и в нем – несколько разноцветных до­миков-ульев.
Туман спадал, и все отчетливей ста­новились очертания прибрежного ку­старника. Я сидел на башне и смотрел в бинокль, намечал ориентиры и нано­сил их на схему, определял до них рас­стояния. С реки тянуло сыростью, утрен­ний ветерок едва шевелил ветви деревь­ев, тихо шелестели листья на соседней осине. Предутренняя тишина. Осмот­релся еще раз. Слева от танка, непода­леку, на бруствере окопа, сидел солдат в измятой пилотке, полурасстегнутой ши­нели. К нему подошел наш стрелок-ра­дист Михаил Гончаренко. Радистом он числился формально, так как радио­станции в нашем танке не было. Боль­шой и немного сутуловатый, в запылен­ном комбинезоне и шлеме, он казался еще более нескладным, чем был на са­мом деле. Михаил сходился с людьми легко и непринужденно. Воевал он с первых дней войны и частенько повто­рял, что под Москвой был командиром танка и что под ним сгорели две шестидесятки (легкий танк Т-60).
– Что, браток, тихо тут у вас? – обратился он к пулеметчику.
– Пока тихо, птиц вот распугали, ни живой души,– глядя на танкиста, отве­чал солдат.
– И давно тут загораем? – продол­жал разговор наш стрелок.
– Нет, со вчерашнего дня.
– А видать, не все время тихо здесь было,– заметил Гончаренко, увидев в стороне еще свежую воронку.
– Вечером бросил несколько снаря­дов.
– Вот это уже хуже. Наверное, при­стрелку вел...
Солдаты помолчали. Пулеметчик достал кисет и, насыпая крупную ма­хорку на газетную бумагу, спросил;
– Табачку-то получше нет у тебя?
– Нет, тоже филичевый. Дерет глот­ку, и только.
Гончаренко пошел к своей машине, а пехотинец бросил уже вдогонку:
– Танкист, надолго сюда?
В вопросе было не просто солдатское любопытство. Как выяснилось, вчера ставили здесь два противотанковых орудия, а потом тут же сняли и куда-то отвели.
– Думаю, постоим,– не очень уве­ренно ответил Гончаренко, не желая разочаровывать нового знакомого.
Экипаж готовил машину к бою. Гончаренко и заряжающий Василий Федо­ров – неторопливый, аккуратный и исполнительный человек – чистили и смазывали, проверяли пушку и пулеме­ты, снаряды и диски. Федоров был ро­дом, помнится, из какого-то подмосков­ного городка.
– Можно открывать огонь, товарищ лейтенант. Оружие готово,– доложил он спустя некоторое время.
Больше всех в экипаже обычно доста­ется механику-водителю. Вот и сейчас Дедюля копался в моторе, регулировал бортовой фрикцион, проверял, не подте­кают ли где вода и масло. Ночные мар­ши сильно изматывали механиков, а мы передвигались только в ночное время. Наш механик Геннадий Дедюля отлич­но водил танк, просто любил его. Был он человеком молчаливым, даже замкну­тым. В свободную минуту он уединялся, чаще сидел в танке на своем сиденье. Однажды удалось разговорить его, и он рассказал о причине своей тоски. В Минске у него осталась сестра, с кото­рой он воспитывался в детском доме. Мысли о судьбе единственного близко­го человека и не давали Геннадию покоя.
Федоров и Гончаренко сели в танк и начали вести наблюдение. Механику я разрешил отдыхать, а сам пошел осмо­треть ближайшие окрестности. Надо же знать, что тебя окружает, какова мест­ность, где можно наметить запасную позицию, как лучше сманеврировать, если в том будет нужда. Я шел к дому лесника и вскоре увидел идущего на­встречу мне старика. Серая косоворот­ка, видавший виды картуз, степенный шаг – весь облик напоминал добрые времена. Поздоровались.
– Не боитесь? Война-то совсем ря­дом,– заметил я.– Ушли бы куда-нибудь.
Старик словно и не слышал меня, все посматривал на танк.
– И сколько же такая штуковина весит? – спросил он.
– Тридцать тонн,– ответил я. Глаза старика удивленно расширились. Спустя несколько секунд в них мелькнула тревога.
– Это хорошо, сынок, что пришел с ним...
На другой день с утра над лесом поя­вилась двойка «мессершмиттов». Зенит­ки сделали по ним несколько залпов. Самолеты развернулись и ушли. Мы сидели у танка, свертывали цигарки, и вдруг Гончаренко насторожился. Его острый слух уловил воющий, волно­образный нарастающий звук. Он усиливался, приближался. И вот уже со сто­роны солнца показалась группа «юнкерсов». Подойдя к лесу, они перестроились в полукруг и один за другим с воем си­рен ринулись вниз. Справа застучали глухие взрывы. Стервятники бомбили мотострелковый батальон нашей брига­ды. Неожиданно на малой высоте над нашими головами пронесся «юнкере». Кто-то крикнул «ложись!». В тот же миг вблизи разорвалось несколько не­больших авиабомб.
– Вот и отсидимся мы тут, пока на­ши там дерутся, недовольно произнес Гончаренко.
– А ты, Миша, не волнуйся. Это не последний бой,– ответил ему Дедюля.
Все умолкло. Неожиданно сзади раз­дался треск мотоцикла. Связной привез приказание командира роты: сняться с позиции и на северной опушке леса при­соединиться к роте.
Я покидал уже как-то обжитую по­зицию с двояким чувством: было прият­но вернуться в роту и вместе со всеми вступить в бой, и в то же время было жалко оставлять того пулеметчика в помятой пилотке, который, стоя в окопе, смотрел вслед уходящему танку, и ста­рика тоже, вышедшего из дому и удив­ленно, испуганно глядевшему на нас.
– Скорость! – крикнул я механику-водителю...
Но на северной опушке леса своей ро­ты мы не застали.
– Обстановка изменилась,– сказал подошедший к нам зампотех роты Борис Слуцкер.– Батальон пошел в контрата­ку раньше намечавшегося времени. А вам, Смирнов, начальник штаба ба­тальона приказал вернуться к дому лесника. Не исключено, что противник попытается прорваться и по этой лесной дороге.
Развернувшись почти на месте, мы помчались обратно. Но на душе у меня было неспокойно. Что-то теперь там, у дома лесника? И чем ближе мы подхо­дили к цели, тем больше росла трево­га– там, впереди, рвались снаряды и мины, вскоре стала прослушиваться и пулеметная дробь.
До дома лесника оставался какой-нибудь километр, и танк вот-вот должен был выехать на поляну, как вдруг нас остановил солдат, посыльный командира стрелкового батальона, который действовал здесь, в лесу. Солдат спросил, кто командир танка, а затем передал мне приказание явиться на командно-наблюдательный пункт батальона.
Я поспешил к своему новому началь­нику. А тем временем мой экипаж, не дожидаясь моих указаний, убрал танк с дороги, поставил его так, чтобы в лю­бую минуту было удобно встретить вра­га – открыть огонь. Ребята мои были опытные танкисты и помнили об этом всегда, в любой ситуации...
Командир батальона, молодой капи­тан с реденькой щетинкой на лице, с воспаленными усталыми глазами, сидел в замаскированном окопе. Рядом с ним был телефонист который держал теле­фонную трубку у уха. Молчал.
Я заметил, что капитан был рад мне. Точнее, появлению нашего танка в его расположении.
– Вот что, лейтенант,– без лишних слов начал мой новый командир.– Дом лесника занял противник. Есть там у не­го танки. Батальону с вашим танком приказано выбить оттуда противника. Атака через двадцать минут. Людей у меня немного,– продолжал комбат,– но человек тридцать будут наступать.
Я высказал комбату свою просьбу:
– Ваши солдаты должны будут двигаться буквально рядом с танком, справа и слева от него. Иначе в лесу меня сожгут на первых же минутах атаки.
Комбат пообещал обеспечить тесное взаимодействие танка с пехотой. Я то­ропливо зашагал к машине. Надо было объяснить экипажу суть предстоящих действий...
У танка я обнаружил небольшую группу солдат. В центре стоял Гончаренко, что-то объяснял, живо размахи­вая руками. Как вскоре я узнал, обсуж­дался весьма важный вопрос: кто-то неосторожно обронил, что фашисты будто бы обошли лес, в котором мы находились.
И сейчас солдаты пытались выяснить у танкистов, так ли это. Мои ребята оказались молодцами – разуверили их.
– Не верь всякой болтовне, а гляди вперед,– советовал Гончаренко солда­ту,– теперь не сорок первый год. Фрицы сами боятся всего, уже ученые стали. – Вперед глядеть – это правильно, да вот только где он, перед-то,– не унимался солдат.
– А там, где укажет командир,– отвечал Гончаренко
Расстопорив башню, я проверил подъемный и поворотный механизмы, приказал поднять гильзоуловитель. И только было собрался скомандовать механику-водителю «заводи!», как по лесу пронеслась автоматная трескотня. «Похоже, что нас опередили»,– мельк­нуло в голове. Я прильнул к окуляру прицела, слегка тронул ручку поворота башни, навел оружие прямо в створ уходящей в лес гужевой дороги под кронами деревьев. Через несколько минут на ней сверкнули ребристые блики. Да, это были гусеницы вражеского танка. Еще через минуту они уже стали вполне-различимы. «Бронебойным!» – коротко бросил Федорову и по привычке легонь­ко махнул рукой.
Я мельком взглянул влево и вправо от гусениц – контуров всего танка в тем­ноте леса нельзя было различить. Там серые согнувшиеся фигурки вражеских солдат короткими рывками перемеща­лись от дерева к дереву. Подумал: «Ата­куют в лесу по всем правилам – танк и пехота на одной линии». Медленно повел перекрестие придела и поставил его точно посредине между двумя мед­ленно перематывающимися блестящими стальными лентами. Уже давно зарядил пушку Федоров и крикнул положенное «готово!». А я все еще выжидал какого-то более выгодного момента. Танк шле­пал гусеницами медленно, с опаской. У самого выхода из леса на поляну он сделал едва заметный поворот влево. Я резко ногой нажал, точней, ударил по педали спускового механизма пушки. Тридцатьчетверка несильно дернулась, звякнула выброшенная гильза. Башня наполнилась едким запахом. Пороховые газы густыми жилками потянулись в разные стороны. Фашистский танк оста­новился. Но в следующую секунду про­изошло невероятное: в прицеле перед моими глазами встала сплошная зеле­ная пелена. Я закрыл и открыл глаза, нет, ничего не изменилось. В голове молнией промелькнуло: что же делать? Я почувствовал, как на лбу у меня вы­ступил холодный пот. Но, словно спо­хватившись, тут же крикнул Федорову: «Бронебойным!» – и снова махнул ру­кой. Решение пришло быстро, словно помимо моих усилий. Резкий толчок на педаль спуска гремит выстрел, звон выброшенной гильзы. И торжествую­щий возглас механика-водителя: – Горит, гад! Горит! Сразу легче стало на душе; «Значит, мы его все-таки, а не он нас». Второй выстрел был сделан вслепую. Я произ­вел его, вспомнив что после выстрела с места наводка орудия сбивается очень незначительно. Об этом говорил в учи­лище преподаватель огневой подготов­ки, правда, мы курсанты не придали тогда этому особого значения. Кто мог подумать, что когда-нибудь придется вот так, не видя противника, вести огонь? Но в критический момент память выдала необходимую информацию. Немного позже я разобрался, что же все-таки произошло с нашей машиной. Почти одновременно со мной выстрел сделал и танк противника. Но фашист промахнулся, попал в стоявшую рядом с нашим танком большую осину. Она рухнула прямо на танк и накрыла всю башню.
В лесу кое-где слышались короткие беспорядочные автоматные очереди. С трудом открыв люк башни, мы облома­ли сучья осины, освободили обзор. Танк врага продолжал гореть. И вдруг я заметил, как из-за пламени показалась пушка, а затем медленно начал выползать и танк – другой танк. И снова пе­рекрестье прицела перечеркнуло цель. Еще один звон падающей гильзы - и второй танк врага замер. Я сделал по району подбитых машин, несколько выстрелов осколочными снарядами, и в лесу стихла всякая стрельба.
В воздух взвилась красная ракета. Это комбат подал сигнал атаки. Танк рванулся вперед.
– Держи левее, по лесу! – крикнул я механику-водителю. На дороге могли быть поставлены мины, оказаться пуш­ка, да мало ли еще чего.
Вскоре мы вышли на опушку и вновь оказались перед домом лесника. Он стал нам почему-то дорог, и еще за него мы считали себя в ответе. Возле дома стоя­ло несколько брошенных вражеских грузовиков, под деревьями – танк, а рядом – гусеничная лента.
Я заскочил в дом – хотелось увидеть старика, узнать, жив ли. Но внутри бы­ло пусто, домашняя утварь перевернута и разбросана, на полу – одежда, белье. Глянул в окно – и тут увидел лесника. Стоял и растерянно оглядывал изуро­дованные ульи, раскиданные по огоро­ду. Я вышел из дома. Над разбитыми ульями возбужденно гудели пчелы. У старика на глазах стояли слезы. Он ни­чего не мог говорить и только тихо пов­торял одно слово: «Изверги, изверги».
Я подошел к окопу. Как и прежде, пулемет стоял на сошках, вокруг валя­лись стреляные гильзы, а рядом, на бруствере, лежал, уткнувшись лицом в землю, тот самый солдат в помятой пи­лотке. Он ни на шаг не отступил.

Владимир Смирнов, полковник
Журнал "Вокруг Света", № 9, 1984